АЛЕКСАНДР ДУГИН

РУССКАЯ ВЕЩЬ

«МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ГУБЕРНАТОР ВСЕ ЕЩЕ ЖИВ…»

«Есть заветные рубежи

Мой рубеж — алый меч.»

Б. Савинков

Мало кто интересуется сегодня эсэрами, радикальны ми революционерами-террористами, которые были главными действующими лицами русской истории конца XIX_начала XX веков. Правые причисляют их к агентам русофобского иудео-масонского заговора, либералы обвиняют их в радикализме и потенциальном тоталитаризме (видя в них зародыш сталинской системы), и даже коммунисты и крайне левые открещиваются от них как от дискредитирующих идею экстремистов. Сдается, что у русского террора нет наследников, так же, как нет отцов у поражения.

Но кто-то новый, еще не открывший своего лица перелистывает книги Савинкова и жадно вчитывается в его написанные кровью (своей и чужой) строки.

«Конь Бледный». Гениальный текст, где экзистенциаль ные, мистические, философские и социальные мотивы сплетаются в одно органичное целое. Это — свидетельство. Это — литература. Это — руководство к действию. Что хотел сказать этот парадоксальный, загадочный человек, отправивший на тот свет не один десяток белых, красных, зеленых, бесцветных? В Савинкове явно доминирует апокалиптичес кий мотив. «Я дам тебе звезду утреннюю ». Гипнотически повторяется эта строчка у автора дневника террориста. «Утренняя звезда» — по-латински Lucifer, Денница. Павший, но не сломленный ангел, первотворение Божие, вневремен ной архетип революционера.

«Утренняя звезда», двусмысленное обещание, символ избранничества и проклятости. Он преследует сухое воображение человека, который сделал смерть своей профессией, своим предметом изучения, своей судьбой. «Утренняя звезда»—награда для безжалостного карателя, для носителя таинства абсолютной мести, которая должна поразить и правого и виноватого.

Террор оправдывается у Савинкова не апелляциями к «общественному благу», «справедливости». Воспаленная душа террориста ставит вопрос более глобально, более радикально—что такое смерть? Если она неизбежна для живых существ, в праве ли мы откладывать далее свидание с ней? Савинков блистательно описывает духовный портрет своего друга, террориста Каляева. Тот воспринимал теракт как жертву, как принесение в первую очередь своей (и лишь в последнюю очередь чужой!) жизни на алтарь великого метафизического вопроса. Каляев—«Ванечка»—хочет «пострадать», хочет умереть—поэтому он убивает:

«Вот идет дело крестьянское, христианское, Христово. Во имя Бога, во имя любви… Верю в наш народ, народ Божий, в нем любовь, в нем Христос… Иду убивать, а сам в Слово верю, поклоняюсь Христу. Больно, мне больно…»

Гениальная интуиция единства Смерти по ту сторону фиктивного дуализма палача и жертвы. Убивать и умирать это одно и то же. Но добровольно убивать-умирать означает не просто подчиниться всепоглощающей стихии смерти в качестве объекта, но вступить в активный диалог с ней, начать ухаживание, сватовство, в пределе осуществить брак.

«Убить» для русского террора значит разрешить глубинный мучительный философский вопрос бытия.

Революционный террор существовал и на Западе. Но французские (шире, европейские) анархисты—это нечто совсем иное. У них иная культурная, духовная среда. Зная фатальную ограниченность французов, да и вообще людей Запада,—их одномерность, мелкоту, убогую рациональ ность,—можно себе представить, что и террор в Европе имеет столь же поверхностный, узко рациональный смысл. Убить, чтобы решить социальные вопросы; убить, чтобы заявить о своих политических взглядах.

И только.

Русский убивает иначе. За ним глубинный пласт национальной православной метафизики, вся трагическая драма апокалипсиса, раскола, страдания, истерически и пронзительно осознанного христианского парадокса.

Русский террорист — жертва. Он совершает магический акт, призванный спасти не только общество, народ, класс, но всю реальность. Савинков в «Коне Бледном» подробно описывает покушение на губернатора. Оно проходит тяжело, муторно, со сбоями. Его сопровождают истерики, любовные драмы, психологические срывы, классовые трения. Всполохи трусости и нерешительности несколько раз почти губят все дело. В одной неудачной попытке теряются лучшие кадры — рабочий Федор, до конца отстреливавшийся из-за поленницы, но сраженный жандармами. Но в конечном итоге план реализуется. Православному студенту-мис тику удается швырнуть самодельную бомбу в карету губернатора. Служителя Системы разрывает взрывом. Радостно и покорно, жертвенно и прекрасно, торжествующе убийца сдается палачам. Казалось бы, цель достигнута. Меч темного ангела упал. Тиран повержен. И в этот момент самому Савинкову, готовившему всю операцию, в голову приходит страшная мысль. Ему кажется, что «губернатор все еще жив». Конечно, жив. Дурацкая личность монархического чиновника, подонка и угнетателя — лишь маска. Сущность Системы не в нем, и даже не в Царе. Злой Демиург неуловим. Он — по ту сторону социальных марионеток. Достать его не так просто.

Страшное прозрение ведет Савинкова во все новые и новые политические группы. Он, ревностный сторонник свободы Труда, героический мститель за обездоленных и угнетаемых крестьян и рабочих, в какой-то момент приходит к белым, к «барам», которых он сам в свое время взрывал и резал десятками. Потом его влечет к фашизму, к Муссолини. Потом в большевистской России он обнаруживает свою близость к коммунистам. Смена политических пристрастий выдает в нем органического национал-большевика. Он по ту сторону узко партийных доктрин. Герой, преданный метафизической идее. Палладин Смерти. Холодный убийца с душой агнца.

Его Враг — за пределом обычных политических баррикад. Это — Система и ее скрытая сущность. Злой Демиург, тайный агент Отчуждения. Чтобы понять это, надо обойти весь политический спектр по кругу. Причем ценностью это станет лишь в том случае, если за каждый шаг будет заплачено кровью.

«Белые», «красные», «черные», «коричневые», «зеленые»… Какая, в сущности, разница?! Главное — переступить черту.

«Если вошь в твоей рубашке крикнет тебе, что ты блоха, выйди на улицу и убей!»

Убей, чтобы потом страдать.

Убей, чтобы погибнуть.

Убей, чтобы быть проклятым.

Убей, чтобы убить. Чтобы умереть. Чтобы жить.»

Борис Савинков — практик той глубокой мысли, которую развил великий Достоевский. Той в принципе нерешаемой проблемы. Той великой мечты. Родион Раскольников убийством старухи-процентщицы нанес удар по черепу Капитала, космополитической банковской системы, разрубив цепи «процентного рабства»… В эту же «старушонку»всаживал свои пули Борис Савинков.

Большевики посчитали в какой-то момент, что они окончательно «убили губернатора». Что Отчуждение преодолено. Что Демиург повержен. Но дух тления вселился в них самих. Боль и риск забылись в наивном оптимизме. Революция и кровь были преданы, проданы, сданы. С каким непонимани ем, омерзением, презрением и безразличием писали они в последние десятилетия своего правления о терроре, о Савинкове, об эсэрах, о народниках. Имена улиц — «Каляевская», «Бакунинская» и т.д. — никому ровным счетом ничего не говорили. Бюрократы стерли память о зигзаге плеча, метающего бомбу. Они поплатились за это.

И снова сволочь празднует на развалинах социализма свой триумф. Снова сияет рожа торговца; лениво потягивается сутенер, торгующий девочками-малолетками; потирает руки гадина, вырубившая последний вишневый сад…

Мы открываем книги Бориса Савинкова. «Конь Бледный». Вдыхаем описание его жизни, его эротизма, его борьбы.

Мы так хотим, так страстно желаем Утреннюю Звезду.

И нам снова и снова кажется, что… губернатор все еще жив…